Генри Лонгфелла

В пучинах глубокого моря,
Схоронены в зыбких песках,
Лежат, позабытые всеми,
Людские скелеты в цепях.

В глуби, где под вечным волненьем
Недвижимо воды легли,
Со всем своим людом и грузом
Недвижно стоят корабли.

Над морем шумящие бури
Не хлещут их чёрных боков.
И в тех кораблях — всё скелеты
В тяжелых запястьях оков.

То бедных невольников кости!
Белея средь пагубной тьмы,
Из тёмных валов они громко
Взывают: "Свидетели мы!"

Есть рынки на нашей просторной
Земле, где людей продают:
Ярмо им вздевают на шею,
И ноги им в цепи куют.

Без гроба валяются трупы
В пустыне, на снедь коршунам;
Убийства мерещатся детям,
Мешая им спать по ночам.

Корысть ненасытная, похоть,
Кичливый, бесстыдный порок,
Кровавые мысли, злодейства,
Мутящие жизни поток!

Несётся вам клик обвиненья
Из этой неведомой тьмы.
Из тайных могил своих костя
Взывают: "Свидетели мы!"

Из воздушного лона
Из облачных складок одежды взъерошенной,
У леса, у голого склона,
На ниве заброшенной,
Тихий и мягкий, как во сне
Падает снег.

Даже наши облачные фантазии взять
Формой божественного выражения в целом,
Даже проблемные сердца станут опять
В Образе исповеди о белом,
Небо показало, на виду
Чувствуя беду.

Этот воздух — поэма,
Медленно в тихих слогах написана;
Это тоски и отчаяния схема,
Что в пасмурном чреве нанизана,
Теперь, шепча показал в разливе
Лесу и ниве.

Когда забвения сна ночью нет,
Лицо умершей вновь передо мною
Там, на стене, где смутною волною
Бросает лампа отблеск на портрет.

Тому назад уж восемнадцать лет
Навек она рассталась здесь с землею,
И пытка пламенем в страну покоя
Родную душу унесла от бед.

Там есть гора на западе далеком,
Где снежный крест как будто врезан в склон
Зигзагами глубокого ущелья...

Такой же крест в унынии жестоком
Влачу и я, бредя сквозь вихрь времен,
Навек лишен блаженства и веселья.

Когда тёплое солнце, явилось на
Сев для урожая, к нам в срок,
Сладок визит наш в лес, где уже весна
И первый нас ждёт цветок.

Я люблю сезон хорошо,
Как лесные поляны льют яркие формы,
Тёмных огромных туч мешок
Предвещает штормы.

От разрыхленной формы Земли
Деревце черпает средства и процветает;
Хотя пострадавшего в сердце холодной зимы,
Дерево опавшее возрождает.

Мягкие трели и песни
Приносят деревьев цветные крылья
Глянцем на ярком солнце лезут
Лесною пылью.

Когда яркий закат наполняет
Серебряные леса светом, зелёный склон бросает
Его тени в углубления холмов,
И широко на горках пылает.

Дня нет уж… За крыльями Ночи
Прозрачная стелется мгла,
Как легкие перья кружатся
Воздушной стезею орла.

Сквозь сети дождя и тумана
По окнам дрожат огоньки,
И сердце не может бороться
С волной набежавшей тоски,

С волною тоски и желанья,
Пусть даже она — не печаль,
Но дальше, чем дождь от тумана,
Тоска от печали едва ль.

Стихов бы теперь понаивней,
Помягче, поглубже огня,
Чтоб эту тоску убаюкать
И думы ушедшего дня,

Не тех грандиозных поэтов,
Носителей громких имен,
Чьи стоны звучат еще эхом
В немых коридорах Времен.

Подобные трубным призывам,
Как парус седой кораблю,
Они наполняют нас бурей, —
А я о покое молю.

Мне надо, чтоб дума поэта
В стихи безудержно лилась,
Как ливни весенние хлынув,
Иль жаркие слезы из глаз,

Поэт же и днем за работой,
И ночью в тревожной тиши,
Всем сердцем бы музыку слушал
Из чутких потемок души…

Биенье тревожное жизни
Смиряется песнью такой,
И сердцу она, как молитва,
Несет благодатный покой.

Но только стихи, дорогая,
Тебе выбирать и читать:
Лишь музыка голоса может
Гармонию строф передать.

Ночь будет певучей и нежной,
А думы, темнившие день,
Бесшумно шатры свои сложат
И в поле растают, как тень.